Эки прочесывала мягкую кору жимолости на стельки, когда до ее ушей донесся этот необычный гул, словно кто-то на одном дыхании тянул монотонную мелодию на пэнггивкэвуне. Но почему так долго и нудно, да и звук-то становится каким-то рокочущим? Похоже на гром, но и громом такое не назовешь. Взволновалась и в замешательстве выскочила из чума; на улице тоже происходило что-то странное. Навстречу ей бежала жена Мады с перекошенным от страха лицом.
— Эки, ладно ли у меня с головой? Что-то гудит! Не коварство ли, это Злых Духов, хэй?..
— Что-то с небом случилось! В той стороне! — испуганно показала рукой Эки. О, Добрый Дух, не дай нам пропасть!..
Над верхушками деревьев показалась темная, движущаяся точка.
— Вон оно! Вон оно! Что это?! — закричали разом женщины и ребятишки.
— Дети!.. Сарта!.. Ганча! Хэ-эй!..
Кричали одновременно все. Залаяли собаки, звякая колокольчиками, вскочили и заметались олени. Люди, схватив на руки ребятишек, помчались к лесу. За ними — собаки, олени. Так все и бежали, обезумевшие, боясь отстать друг от друга, стараясь держаться вместе.
АмарчаЧемда зачем-то схватил в руки пальму, словно хотел защищаться от этого чудища.
— Под колодины прячьтесь! — кричал он.
Мимо него, колотя в бока сильного ездового оленя, промчался к лесу старик Майгунча. Когда он успел заарканить учуга?..
— О, Добрый Дух!..
— КинкэКолоканович, выходите первым, а мы уж не будем пока показываться. Еще больше можем людей напугать, — сказал представитель Комитета народов Севера Иван Петрович Петров, высокий молодой мужчина.
Летчик сдвинул дверцу стальной птицы, и Кинкэ выпрыгнул на каменистый, берег. Обернулся — гидросамолет «Комсеверпуть-2» гигантской гагарой распластался на воде. Жаром пахнуло от моторов, засверкали на солнце стекла пилотской кабины. Такого чудища не диво испугаться! Кинкэ, уже немало повидавшему русских чудес, и то вначале боязно было садиться в него. А тут, виданное ли дело, для таежных эвенков — гигантская грохочущая птица в воздухе?
Стойбище было пустым. Одни чумы и дымящие костры. Собак и то не видно, лишь те, что на привязи, с удивлением уставились на Кинкэ. Надо искать людей.
— Люди! Люди! Выходите, не бойтесь! Это я, КинкэХэйкогир! — закричал он. — Это я, Кинкэ! Прилетел на железной птице русских! Выходите!..
В ответ ни звука.
— Иван Петрович, я пойду найду кого-нибудь, а там…
— Хорошо, — понял его Петров я, улыбаясь, сказал летчику: — Надо же, а? Ведь слухи-то о железных птицах у них давно ходят, а встреча видишь какой получается?
— Знаю, — отозвался тот. — И у нас, в русских деревнях, до сих пор так. Прилетишь — чего только не насмотришься!.. Кого из подполья вытаскивают, кого из сена… Привыкнут!
— Конечно, привыкнут, — опять улыбнулся Петров.
Кинкэ поднялся к стойбищу, прошел мимо одного распахнутого чума, заглянул во второй — никого… Везде пусто.
— Люди! Это я, Кинкэ! Прилетел на железной птице русских! Не бойтесь, выходите!
Никто ему не ответил.
Кинкэ постоял, подумал, потом решительно пошагал к лесу. Дошел до большой коряжины, хотел было обойти ее и тут увидел чьи-то ноги, обутые в мокрые суконные унты.
— Гирки, друг, вылезай! — Кинкэ потянул за ногу. Человек закричал дурным голосом, стал еще дальше втискиваться под свое укрытие.
Кинкэ узнал Маду.
— Мадуча, Мада! Это я, Кинкэ!
Мада, превозмогая страх, приоткрыл один глаз.
— Откуда ты? — губы его тряслись, голос дрожал. На щеке смешно дергалась бородавка.
— Вылазь. Я прилетел на железной птице русских людей. Пойдем к берегу, вставай, поможешь найти остальных. — Кинкэ не удержался от улыбки. — Что, думали посланцы Эксэри прилетели?
— Голос как будто твой. Лицо будто твое. Не привидение ли ты?
— Нет, я самый настоящий Кинкэ. Пойдем, — он потянул Маду за рукав.
Из-за дерева, осторожно выглядывая, словно скрадывая добычу, показался АмарчаЧемда.
— Ты не нас ли приготовился бить? — засмеялся Кинкэ, увидев у Амарчи пальму.
— Кинкэ прилетел! — закричал Амарча. — Эй, выходите! Кинкэ здесь!
Лес ожил. По одному, держа за руки малышей, к ним стали приближаться люди.
Вышла Эки. Нет, глаза не обманывали — это был ее сын, Кинкэ. Она бросилась к нему:
— Хутэ, откуда ты взялся? С неба?
Кинкэ прижался к матери. Пойманной птичкой затрепетало, запрыгало сердце Эки. Поцеловать бы сына, как это делают русские, но у нее хватило сил сдержаться, лишь принюхалась к нему — сколько лет прошло, сколько дорог Кинкэ обошел, а запах остался! Не выветрился!
Краем глаза увидела, что и сыну хотелось поцеловать ее, но он тоже смущенно переборол себя, не дал волю чувствам.
Эки чуть заметно подтолкнула Кинкэ к братьям, к другим людям: отдай знаки внимания и им, ведь тебе все рады, все тебя ждали. Кинкэ понял и, улыбаясь, стал здороваться.
— Пойдемте к самолету, — сказал он.
— Эбэй! Не пойдем, — снова испугались люди.
— Пойдемте! — повторил Кинкэ и потянул за собой Куманду и АмарчуЧемду. Те боязливо, все еще упираясь, двинулись за ним, а сзади, переговариваясь, прячась за спины мужей и братьев, шли женщины. Мужчины все же приблизились к гидросамолету, а женщины словно застыли поодаль, на угоре.
— Он живой! Слышите, дышит! — прислушавшись к шипению рации, сказал кто-то.
— Да, да, дышит, — все закивали согласно.
— А где у железной птицы сердце, здесь? — чуть осмелев, Мада указал рукой на один из моторов.
— Верно, — с улыбкой подтвердил Кинкэ.
Помаленьку и остальные набрались храбрости, осмотрели чудо. У железной птицы обнаружили все, что должно быть у настоящего живого существа. Однако, в отличие от обычной птицы, у этой оказалось два сердца — моторы, два живота — кабины, несколько клювов — лопасти, и длинные запутанные кишки — провода… Все было у этой птицы, тем более что кормить ее надо очень пахучей жидкостью.
— Люди, обуздавшие эту громадную гагару, наверное, самые великие шаманы! Они всюду могут бывать! В Верхнем мире, на Солнце и на Луне! Они могут, долететь до звезд! С душами наших предков могут встречаться! О, это великие шаманы! У нас таких нет! — за всех высказался Мада. Это была его знаменитая речь, которая запомнилась всем.
Летчик, бортмеханик и Петров выслушали эту «говорку», переведенную Кинкэ, и тогда Петров сказал ответные слова:
— Мы очень рады, что вам понравилась наша птица. Человеческий разум может все, может создавать и таких летающих птиц. Мы не боги, не духи, мы простые люди. Нас направила к вам партия большевиков. У нас рабочие и крестьяне уже давно прогнали своих богачей и установили Советскую власть, власть бедняков. И люди все равны. Мы хотим провести у вас суглан и организовать простейшие производственные объединения, чтобы вы жили и трудились единой семьей. Вот какое задание на первое время… А сейчас помогите нам выгрузить товары…
— Хэ! — снова все удивились. — Вот так птица! Она еще и муку привезла! Кинкэ! Это ты позвал этих людей — летчиков? Они как будто знали, что у нас продукты кончаются. Кинкэ, ты тоже летчик! Ты первый из нас поднялся к солнцу, отныне имя тебе — летчик!.. Большим человеком ты стал!..
Эки не могла наглядеться на сына. Он вырос, стал стройнее, красивее и, что интересно, — почему-то походит теперь на русских. Может, это одежда сделала его таким? Темные брюки, сапоги, гимнастерка, на голове — фуражка. На гимнастерке прикреплен какой-то блестящий значок. «Не медаль ли новых властей? У МайгунчиБольшого есть царская медаль, похожая на солнце. Всех людей в трепет бросало, когда он вешал ее себе на шею».
А Кинкэ все отвечал на вопросы сородичей, улыбался, смеялся весело. Этот смех эхом отзывался в сердце матери, и она смутно, чутьем угадала, что сын стал другим человеком, знающим что-то такое, чего они, живя в тайге, не ведают. Наверно, ему довелось увидеть и узнать многое. «С худыми людьми разве был бы таким веселым и счастливым Кинкэ?» — думала мать. Она благодарно взглянула на высокого рослого мужчину, представителя новой власти, подошла к нему, притронулась к руке, смущенно сказала одно-единственное слово, которое знала по-русски:
— Пасибо.
Петров посмотрел на нее и, тоже засмущавшись, взял ее за руку:
— Спасибо и вам, мамаша! Хороший, замечательный сын у вас!..
— Чего же вы нас чукином и костным мозгом не угощаете? — весело спросил Кинкэ.
— Хэ, совсем забыли! — засмеялись люди. — Думали, вы разговорами сыты будете!
В окружении братьев и сверстников Кинкэ направился к родному чуму.